Африканский средний класс: перспективы и предыстория

Африканский средний класс: перспективы и предыстория
Значение среднего класса в мировой истории (в частности, истории колониализма) все еще остается подлинной terra incognita – и это несмотря на то, что, по всей видимости, сам он уже постепенно уходит в небытие. Рассуждая о том, насколько колониализм пронизывает все ткани западного общества, а также о том, как мало еще осознана подлинная подоплека западной культуры ХVIII – ХХ вв., Э. Саид пишет о романе с географическим названием «Мэнсфилд Парк»: «Само это место Джейн Остин угодно было сделать центром той дуги коммерческих интересов и предприятий, которая в своей протяженности охватывала целое полушарие, два океана и четыре континента». Хотелось бы обратить внимание на еще один феномен подобной «неосознанности»: и английский средний класс – главный герой произведений Остин – и африканский средний класс не что иное, как интегральная часть «цивилизации среднего класса», сформировавшей, в том числе, и тот жизненный уклад, те привычки и те устремления, согласно которым западные ученые причисляют значительные слои населения Африки именно к этой группе, несмотря на отсутствие других показателей, пишет Константин Демидов в статье, опубликованной в реферативном журнале «Востоковедение и африканистика».
Попытки Запада найти в Африке «своих» отнюдь не случайны; колониализм как феномен мировой истории, по моему убеждению, обусловлен прежде всего мировоззрением и жизненными практиками европейского среднего класса, теперь стремящегося отыскать историческое оправдание тому, что было содеяно в Африке. Будучи продуктом идеологического конструирования, средний класс окружающую реальность расценивает в той мере, в какой феномены последней совпадают с элементами заложенной в сознание конструкции. В этом разгадка таких, казалось бы, разнородных феноменов, как фрейдизм с его борьбой «идеологизированного» сознания с «физиологизированным» подсознанием, восприятие современным Западом России сквозь призму тех «заданностей», «как должно быть», которые на самом Западе присутствуют лишь в воображении его элиты, а не в социальной реальности. Заглавие данной статьи, конечно, следует воспринимать с оговорками; каждая из стран Африки обладает особенностями, накладывающими отпечаток на ее развитие, в том числе и на генезис среднего класса. И все же некоторые обстоятельства позволяют говорить и в этом случае о возникновении некой общности, во всяком случае, общности устремлений и жизненных практик.



Философия негритюда утверждает значимость цвета кожи – сугубо внешнего маркера – для объединения целого континента. Идеологический аспект проблематики среднего класса в Африке приобретает особую важность уже ввиду того обстоятельства, что он представляется порождением европейского класса, который и сам выступает в определенной степени идеологической конструкцией. Пример мистификации – редакционная статья «Средний класс в Африке» сетевого журнала Webeconomy, которая преисполнена фантастического оптимизма относительно перспектив африканского процветания. Так, по данным банка «Ренессанс капитал», в 2060 г. население Африки составит более миллиарда человек, причем 42 % из них по уровню доходов будут принадлежать к среднему классу. Развитие на континенте таких розничных сетей, как Walmart, свидетельствует о высокой вероятности экономического бума. В настоящее время располагаемый доход африканского среднего класса (от 1460 до 7300 долл. в год) обеспечивает устойчивый спрос на товары и услуги. Потребительские расходы переживают небывалый взлет – от 860 млн в 2008 г. до 1,4 млрд в 2020 г.



Подчеркивается активность частного сектора в африканской экономике, быстрое развитие сферы телекоммуникаций, создающей экономические возможности для молодежи (разработка приложений для мобильных устройств). Упоминается о решении компании Seacom соединить Африку и Европу оптоволоконным кабелем, что стало катализатором 6 млрд долл. инвестиций (причем 76 % акций у африканских инвесторов). Упоминается о появлении в Нигерии «Нолливуда» – созвездия кинематографических студий и фирм. Наконец, упоминается о привлекательности Африки для потенциальных инвесторов, о ее включенности в зону свободной торговли, объединяющей 26 стран с совокупным доходом в 1 трлн долл. Несколько более осторожен в своих оценках британский журналист Дж. Холл. В своей статье «Возвышение африканского среднего класса» он, ссылаясь на данные Африканского банка развития, указывает на рост благосостояния африканцев. Так, по уровню доходов в 2010 г. 34 % из 326 млн населения континента могли быть отнесены к среднему классу (в 2000 г. этот показатель составлял 27 %). Размеры одного лишь нигерийского ВВП с 2000 по 2011 г. увеличились в 4 раза – с 46 млрд до 247 млрд долл. США.



Особенно высоки показатели роста среднего класса в Северной Африке: в Тунисе он составляет 90 % населения, в Марокко и Египте – 85 %. Однако Дж. Холл оговаривается, что в большинстве африканских стран средний класс не чувствует себя уверенно. А. Дэниэл, Х. Мельбер и Ф. Столл, ставя вопрос о возможности анализировать феномен африканского среднего класса, также предостерегают против европоцентризма. По их мнению, если речь идет о среднем классе африканских стран, то он едва ли сможет стать «локомотивом» развития на континенте. «Начиная с 2010-х годов экономисты стали продвигать идею среднего класса как «необходимого» элемента в развитии глобального Юга. Данный нарратив был подхвачен Африканским банком развития, который озаботился созданием ауры экономического успеха, которая могла бы опрокинуть представление об Африке как о «потерянном континенте», устоявшееся на глобальном Севере». Примечательно, что авторы отмечают «нарративный» характер явления – полезная фикция должна, по мнению банков, привлечь в Африку потенциальных инвесторов. Следует, однако, иметь в виду, что «провальные» настроения по отношению к Африке также не что иное, как нарратив; многие африканские страны уже давно могут многих поразить своими экономическими успехами. С целью создать привлекательный образ континента изобретатели нового нарратива озаботились поиском внутренней силы, способной обеспечить стабильность.



На эту роль был выдвинут средний класс как способный стать «хорошей опорой для хорошего правительства». При этом принадлежность к среднему классу определялась «главным образом уровнем ежедневного дохода и расходов», недостает эмпирической базы в отношении «финансовой стабильности, обеспеченной занятости или надежного предпринимательства». Авторы считают, что обоснование возможности для африканского среднего класса стать лидером демократизации континента оказывается недостаточным. Плохо изучены такие определяющие для среднего класса черты, как образ жизни или политическая ориентация. Не выдерживает критики предположение, что «средний класс одной страны будет наделен ровно таким же политическим сознанием, ценностными ориентирами и взглядом на мир, как и средний класс всех прочих стран».



Авторы отмечают «органическую» уникальность европейского среднего класса – будучи продуктом конкретных обстоятельств, он едва ли может служить ориентиром и моделью для других стран, где подобные обстоятельства отсутствуют. Дело в том, что с развитием капиталистической индустрии в Европе распространился феномен нуклеарной семьи, работники превратились в квалифицированных специалистов, имеющих одно, строго определенное рабочее место, а их домашние получили доступ к разнообразным публичным и частным системам жизнеобеспечения. Ссылаясь на оценки «Нестле», американские журналисты Дж. Мориц и Дж. Пробин полагают, что африканский средний класс весьма незначителен. 68 % африканских семей не имеют автомобиля, 43 % – холодильника, 18 % – стиральной машины, 15 % – пылесоса, 20 % – горячей воды. Не способствуют формированию среднего класса скованность традицией и племенные пережитки. Ч. Петрелла (Американский университет) и А. Логинз (Миллз коледж) ставят под сомнение само представление о «среднем классе» как о чем-то едином, утверждая, что это «созданная белыми фикция».




Речь прежде всего идет о США, однако сама постановка вопроса симптоматична – тем более что с исторической точки зрения средний класс во многом был именно продуктом сознательного социального конструирования. Петрелла и Логинз ссылаются на заявление, сделанное в 1908 г. В. Тафтом, будущим президентом США, об отсутствии у небелых людей «задатков, позволяющих создать консервативные, наделенные самоуважением сообщества, обладающие способностью к самоуправлению». Данный пассаж, стоящий в ряду подобных откровений западных политиков начиная с ХVIII в., увязывает социальные возможности с идеями расовой неполноценности, которые и по сей день оказывают огромное влияние на всю структуру международных отношений.



В доказательство того, насколько эти идеи определяют внутренний строй американской жизни, Петрелла и Логинз ссылаются на доклад американского Института политических исследований «Путь к нулевому благополучию. Выхолащивание американского среднего класса в результате имущественных различий по расовому признаку» (2017), в котором показано, что черный средний класс от белого отделяет имущественная пропасть (в частности, за последние 30 лет благосостояние черных снизилось на 10 %, в то время как у белых оно росло); многие федеральные программы, позволяющие получить разнообразные преференции, для черных либо затруднены, либо недоступны. Казалось бы, какое отношение могут иметь проблемы афроамериканского среднего класса к тому, что происходит на Африканском континенте. Однако, если учесть, что Запад опирается на представление о росте благополучия значительных масс населения при принятии западной системы, а значит, о неуклонном расширении среднего класса, можно сделать вывод, что западные модели в расовом варианте уже не будут казаться столь привлекательными и единственно верными. Западную демократическую систему не станут более расценивать в Африке как тот велосипед, который просто не имеет смысла заново изобретать; следовательно, Африка будет рассматривать иные альтернативы.


Это тем более вероятно, что средний класс Запада переживает в настоящее время кризис: статья А. Сэмьюэлса и Б. Ласкомба «Экономика в порядке. Средний класс в бешенстве», опубликованная в журнале «Тайм» (май 2022 г.), приводит факты беспрецедентного упадка американского среднего класса, однако не говорит о причинах данного явления. А дело в том, что исторически средний класс Запада сформировался в результате появления нового нарратива – он был продуктом Реформации и индустриальной революции, точнее – того этапа, который начался уже в ХV в. и который можно было бы назвать «экономикой тотального расчета и ранжирования»: она появилась в результате распространения научного мировоззрения и возникших на основе последнего новых методов и подходов. Активность среднего класса, пиком которой стала эпоха буржуазных революций, повлекла за собой колоссальные изменения. Лишь позднее верхи научились использовать средний класс как демпфер, позволявший им эффективно контролировать общественное недовольство, а также как средство освоения остального мира – именно в колонии отправляли недовольных. «Механика» среднего класса – та совокупность установок и привычек, которая обусловливает его активность, – с научной точки зрения пока изучена довольно плохо (что и проявилось в рассуждениях западных ученых об африканском среднем классе), и это несмотря на то обстоятельство, что в литературных произведениях с поразительной точностью ставится диагноз целой эпохе – эпохе среднего класса – и выявляются если не причины, то, во всяком случае, основные признаки общественных недугов.



Поразительно точный диагноз, например, можно отыскать в «Холодном доме» Ч. Диккенса, где в главе «Телескопическая филантропия» описывается пребывание героев у некой миссис Джеллиби, погруженной в свой «африканский проект» по культивированию кофе и обучению туземцев в Бориобула-Гха на левом берегу Нигера, а также переселению на берега африканских рек лишнего населения Англии. Глаза миссис Джеллиби «все время были устремлены куда-то вдаль. Казалось, будто они видят только то, что находится не ближе Африки!». Поэтому она не затрудняла себя домашним хозяйством, уборкой, уходом за собой и своими заброшенными детьми. Как же могло возникнуть подобное «телескопически-филантропическое» мировоззрение? Ответ можно отыскать в «Саге о Форсайтах» Дж. Голсуорси: об одном из главных героев, фермере по происхождению, а в настоящем – буржуа, он пишет: «Постанавливая под все жизненные отношения их точную денежную стоимость, Джемс кончил тем, что привык смотреть на мир исключительно с точки зрения денег. Деньги стали для него светочем жизни, средством восприятия мира, чем-то таким, без чего он не мог познавать действительность».



Таким образом, речь идет о новом, коммерциализованном восприятии мира: «Что же обретет человек, если он спасет свою душу, но потеряет свое имущество? Именно эти слова …следует считать девизом среднего класса». Результаты подобной жизненной программы оказываются вполне очевидными. Говоря о брате Джемса, Голсуорси демонстрирует шокирующий цинизм его деятельности, причем почему-то незаметный для окружающих: «Днем ему посчастливилось провести план использования на Цейлонских золотых приисках одного племени из Верхней Индии – заветный план, который удалось наконец протащить, несмотря на все трудности, так что теперь он чувствовал вполне заслуженное удовлетворение. Добыча на его приисках удвоится, а опыт показывает, как Николас постоянно твердил, что каждый человек должен умереть, и умрет ли он дряхлым стариком у себя на родине или молодым от сырости на дне рудника в чужой стране, это, конечно, не имеет большого значения, принимая во внимание тот факт, что перемена в его образе жизни пойдет на пользу Британской империи».


Мир, измеряемый деньгами, превращается в механизм, бесчеловечное функционирование которого просто не может быть понято – по крайней мере, обычным человеческим разумом. Третий из братьев – Джолион – «сидит, окруженный унылым комфортом, марионетка в руках великих сил, которые не знают снисхождения ни к семье, ни к классу, ни к верованиям, и, как автоматы, грозно движутся вперед к таинственной цели». Культ единообразия, приличия, нормы, который средний класс привнес со своим появлением на исторической арене, отмечен Г. Манро, британским автором начала ХХ в., указавшим на «тот факт, что люди весьма склонны, руководствуясь чувством долга, идти на поступки, которые они никогда не предприняли бы просто ради удовольствия. Не стоит труда обнаружить тысячи и тысячи респектабельных представителей среднего класса, которые, будучи застигнутыми в турецкой бане, со всей искренностью станут убеждать вас, что это доктор предписал им посещение турецких бань; однако же если вы в ответ скажете им, что вы сами отправились в баню просто потому, что это вам нравится, они воззрятся на вас в болезненном недоумении – настолько фривольным покажутся им движущие вами побуждения. Подобным образом всякий раз, когда из Малой Азии приходят известия об армянской резне, люди склонны думать, что это было совершено «по приказу», исходящему от того или иного источника, – никому не приходит в голову, что людям просто нравится время от времени убивать своих соседей».


Показательно, что еще реже среднему классу приходит в голову, что данные приказы отдаются правительствами их стран –  как это было с Британской империей, умело использовавшей противоречия между торговцами – турецкими и армянскими в Турции, греческими и еврейскими в Российской империи, – превращая их в политические действа, обладающие колоссальным взрывным потенциалом. Средний класс с его практичностью и сметкой способствовал выработке методик, которые поддерживали колониальный режим. Как отмечают чехословацкие путешественники по Африке И. Ганзелка и М. Зикмунд, «англичане, проникнув в колонии, стараются сохранить господство над ними, комбинируя целый ряд методов: подкуп, суеверия и несознательность порабощенных племен, интриги и расовую дискриминацию, все более и более подчеркиваемую и обостряемую, и только в самую последнюю очередь – грубое насилие». Как ни парадоксально это звучит, в основе мировоззрения, вызвавшего к жизни подобные практики, лежал пафос изменения мира к лучшему, однако неумолимая социальная механика обусловила его перерождение. Важно подчеркнуть, что в значительной мере средний класс сформировался под влиянием приверженности определенному мировоззрению, привычкам, обиходу, – М. Вебер в «Протестантской этике» приводит тому весьма красноречивые примеры, показывая, в какой мере буржуазность была революционно другим стилем жизни, «иной повадкой» – что влекло за собой «тотально» новое отношение к окружающей реальности.



Показателен следующий отрывок из этого произведения: «Однако каждый человек независимо от его социального положения, который хотел стать полноправным членом этого демократического общества, должен был не только принять все условности буржуазного society, включая требования очень строго соблюдаемой мужской моды, но должен был также по всем правилам заверить общество в том, что ему пришлось пройти баллотировку и вступить в одну из достаточно зарекомендовавших себя организаций – сект, клубов и обществ (характер организации не имел никакого значения) – и получить посредством испытания и проверки апробацию в качестве джентльмена. Тот, кому это не удавалось, не был джентльменом; тот, кто этим пренебрегал – как большинство немцев, – вступал на тернистый путь и прежде всего в деловой сфере».  Речь идет об Америке ХVIII в. – причем последние слова могут служить пояснением к карьерным перипетиям Д. Трампа (антиафриканские эскапады которого – дань этносу его избирателей); более важно, однако, то, что расизм (как и родственные ему по духу фашизм и нацизм) в данном контексте приобретает совершенно иное звучание, становясь логичным следствием из постулатов буржуазного мировосприятия. Характерно, что в самой Англии того времени, где аристократия держала средний класс в узде, настолько заостренного отношения к «иным» (в том числе и чернокожим) все же не наблюдалось.



 Сохранение «рудиментов» феодализма в Великобритании обусловливает ее особенности. Крушение институтов феодального общества в Европе начиная с ХVI в. повлекло за собой мировоззренческую ломку. Старый, прежний мир (воплощенный в фигуре дворянина и рыцаря) вдруг стал представляться нелепым, несообразным – как тут не вспомнить Сервантеса, в произведении которого данная несообразность приобретает гротескный – и даже героический – характер. Постепенно восприятие верхов как воплощенной нелепицы сменилось сознанием необходимости ее устранения – наиболее острые формы это приобрело во Франции, проделавшей путь от критики дворянской спеси (morgue) во времена Монтескье до лозунга «аристократов – на фонари» (les aristocrates a la lanternе!) Великой французской революции. Там, где верхи проявляли большую конструктивность, средний класс удалось приручить.


Наибольших успехов в деле создания удобного среднего класса удалось добиться Англии, где «акционерное сознание» превратило общество в прекрасный инструмент колониальной экспансии: «Акционерное общество великолепно соответствовало социальной структуре аристократического – однако коммерчески ориентированного – века, поскольку земельный магнат, отнюдь не превращаясь в это отвратительное нечто – «торговца», – встретится в Правлении с представителем Сити и, действуя с ним сообща, дополнит собственное политическое влияние его деловой хваткой». В настоящее время функции контроля над обществом и внешней экспансии все более переходят в руки ТНК – средний класс из орудия контроля превращается в объект контроля и его благополучием можно пренебречь.




Все это не может не волновать африканский средний класс, который во многом все еще ориентируется на Запад. Африканскому среднему классу следовало бы учитывать и то, что буржуазное мировоззрение – вовсе не данность (в природном смысле), но в значительной мере выдумка, фикция – которая, кстати сказать, и сделала возможной колониальную экспансию. Речь идет о возникновении особого психического пространства, которое создала буржуазия. Вера в тотальность законов, побудившая, в частности, Монтескье к созданию «Духа законов», сочеталась с распространением механистического, «машинного» мировосприятия (тот же Монтескье говорил о себе как о «машине»).



Мыслители стран Востока и Африки, вдохновлявшиеся, например, Кантом, не осознавали, что и Кант, и Ньютон, и другие европейские мыслители и ученые того времени пали жертвой возобладавшей тенденции к единообразию – в частности, отсюда представления об однородности пространства; данный характер господствовавшего тогда мировоззрения блестяще отмечен в классической философской работе В. Ф. Эрна «От Канта к Круппу». Один из наиболее впечатляющих примеров активности среднего класса – деятельность Наполеона, волюнтаризм которого едва ли подлежит сомнению. Навязывание окружающей реальности фантомов собственного воображения, пожалуй, наиболее характерная его черта. Так, Египет для Наполеона был прежде всего проектом, существующим в его сознании, – подобный характер, следует отметить, был присущ и его походу в Россию. Африканскому среднему классу, только начинающему вырабатывать собственный стиль жизни, необходимо учитывать опыт Европы, где «линия развития городской буржуазии» в цивилизационном процессе носила весьма выраженный характер.




Как отмечает Н. Элиас, «охота и убийство зверей еще оставались дозволенным и даже повседневным развлечением господ, а разделка туши за столом еще относилась к тому зрелищу, которое не достигало порога чувствительности. Вместе с постепенным подъемом буржуазных слоев со свойственными им социальными функциями… разделка туш переносится «за кулисы» общественной жизни». Элиас подчеркивает не просто социальные, но психические аспекты проблематики – равно как и особость буржуазии в этом отношении: «При всей зависимости трансформации поведения и изменения психических функций от общих перемен в целостной структуре западного общества схема этих изменений у далеких от двора буржуа отличается от схемы, характерной для придворных…».



Уже долгое время ведется полемика, кто был носителем рационализации в европейском развитии. По нашему убеждению, дело в том, что и рациональность, и общий стиль жизни буржуа постепенно приобретали особый характер – а именно, характер априродный и часто антиприродный. Так, например, высокородные герои романа «Опасные связи» Ш. Де Лакло в своих извращениях стремятся «помогать природе»; Маркиз де Сад пытается природным способом «в обстановке спальни воскресить статус суверенного феодала-деспота» и использует природу потому, что «преступление является духом природы»; в этой связи весьма показательна склонность современного нобилитета как к запредельным извращениям (см. произведения современного британского писателя и представителя высшей аристократии Сент-Обина), так и к «защите природы», явленной, например, в создании и опеке WWF. Антиприродный пафос европейского среднего класса часто носил иррациональный характер.



Как отмечает современный итальянский исследователь Ф. Моретти, буржуа так и «не выдавил из себя хищника и не преодолел иррационализма». Примечательно, что рационализм среднего класса имел оборотную сторону: «безумное расхождение между гораздо более рациональным и гораздо более иррациональным управлением обществом». Это наглядно проявилось в эпоху мировых войн, которые, кстати сказать, психологическую подпитку получали именно от националистических средних классов Европы. Национализм и национальное государство – в значительной мере именно творения среднего класса, воплощение его идей. В результате подобной активности европейских средних классов возникло совершенно особое мировоззрение волюнтаристского типа; так, Дж. Оруэлл отмечает, что для националистического взгляда на мир характерна «убежденность, что прошлое может быть изменено» с целью обоснования «превосходства собственной властной группировки».



Подобное мировоззрение базировалось на осознании того, что «своя» группа – сообщество «своих» – обладает рядом признаков, отделяющих это сообщество от всех «прочих»; утрирование данных особенностей приводило к ханжеству и фанатизму. Интересно отметить, что в современной Англии с ее кажущимся медиавсевластием среднего класса сохраняется пренебрежительное отношение к Уэльсу как к исторически «уравнительной демократии мелких фермеров… с небольшой прослойкой среднего класса». Все это ярко свидетельствует о том, что буржуазное сознание «идеологизировано», иначе говоря, ограничено набором общих для всех членов группы постулатов и догм, признаваемых истинными независимо от того, насколько они расходятся с реальностью. Едва ли подобные особенности могут быть обнаружены у африканского среднего класса/классов – да и едва ли они вообще в Африке «ко двору». Прекрасной иллюстрацией того, насколько подобный взгляд на мир и подобный образ действий внутренне присущи европейскому среднему классу, говорит, в частности, роман «Эмма» Дж. Остин – главная героиня так увлечена выстраиванием идеологической иерархии и помещением (в своем сознании прежде всего) каждого из членов местного буржуазного «мирка» на надлежащее (с ее точки зрения) место, что на исследование реальности у нее просто не остается сил; в результате все ее начинания позорно проваливаются. Современная Европа поразительно напоминает данную героиню.



Это блестящим образом продемонстрировал Д. Мюррей в своей книге «Странная смерть Европы», где показано, как идеологически обусловленные просчеты – в частности, в политике поощрения иммиграции из африканских стран в расчете на приобщение новоприбывших к культуре европейского среднего класса – ставят европейские социумы на грань пропасти. Итак, стремление покорить, подчинить окружающий мир связано с изобретением средними классами государственной машины – с ее пафосом подчинения, основанным на машинном принципе строгой и не поддающейся изменению субординации узлов механизма. Данный пафос, противопоставляющий пространство высококвалифицированного труда миру природы с присущим ей (с точки зрения буржуа) хаосом, побуждал колонизаторов рассматривать Африку как «необработанный материал». Так, губернатор Кейптауна Дж. Грей заявлял, что африканцы могут быть лишь полезными слугами Запада и потребителями производимых там товаров, а Ливингстон считал, что не следует допустить развития в Африке собственной индустрии; поэтому там необходимо построить лишь ремесленные школы. Большое значение имеет и самоидентификация африканского среднего класса, его поиски объединяющей идеи.


Ту роль, которую в Европе сыграла «национализация» религии – превращение ее в неотъемлемое свойство и собственность народа-носителя, – в африканских странах вполне могут взять на себя идеи негритюда. Именно средний класс наиболее выказывает готовность вооружиться этой идеологией, чтобы создать общее для всей Африки «выдуманное сообщество», в основу которого будет положен политизированный – вновь изобретенный – комплекс идей, мнений, жизненных установок и практик, который позволит африканскому среднему классу выступить в роли хранителей нации. Однако Африка обладает такими особенностями, что образование там чего-то подобного европейскому среднему классу едва ли представляется возможным.



Так, идентичность здесь часто носит избирательный характер – об этом свидетельствуют, в частности, мемуары видного чиновника Южного Судана С. Вонду, отец которого, когда это было выгодно, одевался в европейское платье, становясь неким подобием «буржуа», а потом переодевался в традиционный костюм, чтобы принять участие в местных ритуалах. Жесткую, «институционализированную» идентичность (придав ей расовый характер) удалось привить племенам хуту и тутси бельгийцам в Руанде, что закончилось межэтнической войной на уничтожение. Постмодернизм африканскому среднему классу вполне в состоянии сослужить неплохую службу; доказательство тому – карнавал Ньоро (Уганда), весьма быстро превратившийся в прибыльное коммерческое предприятие.



Это, конечно же, много лучше, нежели тот модерн, который принес в Африку европейский средний класс с присущей ему маниакальной «принципиальностью»: «Над всей картиной обитаемого разорения стоял несмолкаемый рев воды с ближайших речных водопадов. Еще я увидел множество людей, черных и обнаженных, которые ползали среди гор земли, как муравьи… Вдруг справа затрубили в рог, оттуда побежали чернокожие рабочие. Тяжелый и глухой взрыв сотряс землю, из-за утеса повалил дым, и на этом все кончилoсь. Каменистый склон ничуть не изменился. Здесь явно шло строительство железной дороги. Вот только утес никому не мешал, а кроме бессмысленных взрывов, никакой другой работы почему-то не велось». О том, что данная абсурдная картина – отнюдь не преувеличение, свидетельствуют многочисленные мемуары и не в последнюю очередь упомянутая книга Ганзелки и Зикмунда.

В иллюстрации использовано изображение автора Ben Didier (CCBY3.0) с сайта https://thenounproject.com/   фото с сайта https://unsplash.com/ и автора Amos Kofi Commey ((CCBY3.0))
22.02.2024
Важное

Марсоход Perseverance обнаружил внутри марсианской породы зелёные пятна.

01.11.2024 17:00:00

Бразилия отказалась участвовать в глобальном проекте Китая «Пояс и путь».

01.11.2024 13:00:00

В Соединенных Штатах нашли  партитуру прежде неизвестного вальса Фредерика Шопена.

01.11.2024 09:00:00
Другие Статьи

Экономист Габриэль Цукман придумал модель налогообложения, которая бы не позволила сверхбогатым людям прятать свои доходы в других странах.

Национальные электрические сети не в состоянии обеспечить электричеством жителей Амазонии, поэтому сегодня они надеются на солнечные панели.

Биткоину 16 лет: как появилась первая криптовалюта и почему весь мир охватила настоящая «цифровая лихорадка»?

Подробная история праздника Хеллоуин: от древности до наших дней.